wherever you go becomes a part of you somehow
Название: Раны
Автор: Nastysha (Воскресение)
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance, Angst
Статус: окончен
Пейринг: КВМ
Время действия: Второй сезон, после боев
читать дальше«А всё-таки, знаете, – надо любить!»
Д. Рубина, «Такая долгая жизнь».
То, как руки Степнова колдуют над её ранами – довольно привычно. За свои бурные – физкульт-привет! – детство и юность Ленка помнит с десяток вывихов, бесчисленное количество ушибов, растяжений, рассечений, синяков, кровоподтеков и ссадин. Сразу же после эти руки всегда вправляют, мажут, бинтуют или заклеивают, поэтому Ленка знает, что эти большие грубые мужские руки её физрука всегда тёплые и как-то трогательно нежные (словно ей пять), в то время как у всех врачей (это она тоже знает) они обычно холодные и равнодушные.
Ей привычна эта нежность, тепло, убаюкивающее ворчание, сосредоточенность его взгляда, лёгкие прикосновения на коже, но сейчас она изумленно отмечает кое-что новое. Его пальцы дрожат. Еле заметно, слегка, но дрожат.
Лена пытается понять эту маленькую деталь, диссонансом ворвавшуюся в знакомый мир, но для этого надо сделать над собой усилие, а у неё наверняка сотрясение и оттого в голове так шумит. Всё же она концентрируется и замечает так же, как крепко он сжимает губы, когда ненадолго замолкает – словно сдерживает внутри себя что-то страшное, сложно контролируемое, и это удивляет Лену ещё больше, потому что обычно все его чувства и эмоции бьют фонтаном, распугивая или, как в её случае, притягивая к себе людей.
Беспокойство нарастает, и теперь она роется в маленькой кучке обрывочных воспоминаний последних суток. Это труднее, чем кажется, потому что на самом деле она помнит лишь ощущение, когда сдаёшься, опускаешь руки и уже самое дно, а потом вдруг сразу легко и спокойно, и всё будет хорошо. И эти руки. Которые уже тогда дрожат.
Объяснение всему такие логичное и простое, что она непременно удивилась бы своей твердолобости, будь у неё силы.
Ярость.
Он всё ещё был в ярости от того, что с ней сделали, а её синяки лишь каждый раз напоминают ему об этом.
Это тоже привычно и знакомо, думает она с облегчением. Это как когда он минут пятнадцать орал на Кривощапова, после того как тот поставил ей подножку на тренировке, а она неудачно упала, ободрав локоть.
Лена возвращается в приятный мир полудремы, и когда Виктор заканчивает перевязку, лишь молча пытается выглядеть ещё более благодарной, хотя вряд ли это возможно.
Не то, что бы она хотела подглядывать за ним в ванной, просто дверь открыта, и он знает, что она дома, и она знает, что он это знает, и она лишь хотела обсудить, что у них на ужин, но, распахнув дверь, она замирает на вдохе, так и не произнеся ни слова.
Виктор стоит к ней спиной, и с его поясницы прямо на неё смотрит ужасный, тёмно-фиолетовый рваный кровоподтёк. Она бессильно вцепляется в дверной косяк, чтобы не упасть, и прижимает ладонь ко рту, когда он оборачивается.
Лена уже знает, что он дрался из-за неё, но только сейчас, пока он торопливо натягивает футболку, закрывая от неё уродливые следы перенесённой боли, она, наконец, всё понимает.
Насколько это – больнее.
Поначалу Виктор сопротивляется, но на её стороне разумные доводы и здравый смысл. Да, он обработал те раны, где смог достать, но если он не собирается обращаться к врачу, ему придётся позволить ей позаботиться об остальных. Он думает, что мог бы попросить кого-нибудь из друзей, но не хочется никому ничего объяснять и ещё больше – оставлять её одну, к тому же, он инстинктивно чувствует, что для неё это важно сейчас, поэтому сдаётся.
Склонившись над его спиной, Лена с ужасом думает, что всё это гораздо сложнее, чем ей казалось, потому что её пальцы абсолютно не гнутся, все выходит неуклюже, и, кажется, она делает только хуже. Он не подаёт виду, не издаёт ни звука, но после каждого контакта антисептика с его кожей еле заметно вздрагивает всем телом. Ей хочется облегчить боль, но она не умеет, не знает, ничего не знает… Порывисто придвигается ещё ближе и машинально, необдуманно слегка дует на то место, с которого только что убрала кусочек ваты.
Виктор думает, что галлюцинации – это такая своеобразная реакция на боль, потому что у него нет объяснения, почему он вместо всего своего ноющего тела внезапно чувствует лишь крохотный кусочек кожи, охваченный чем-то жарким. Но, прежде чем он успевает осмыслить одно это событие, происходит кое-что гораздо более удивительное – её руки обвиваются вокруг него, и Виктор ощущает её тело, прижатое к нему как бы сбоку, чтобы не задеть синяки. Он резко опускает взгляд и видит то, что не сможет забыть уже никогда – её тонкие перекрещенные запястья на его животе.
Это как будто его ударили в «солнышко» – он не может ни вздохнуть, ни двинуться.
Виктор с усилием переводит взгляд хоть куда-нибудь и натыкается на свои безвольно лежащие на коленях руки. Он думает о том, как это неправильно, невозможно, и хорошо, что она не смотрит на него, когда их тела так близко соприкасаются, и хорошо, что сейчас он не видит всего остального, что прилагается к этим рукам с не по-женски сбитыми костяшками пальцев, отчего к ним ещё сильнее хочется прижаться губами.
Он смотрит на свои руки и умоляет их сделать что-нибудь, пока не поздно. Пока он сам не осознал то, как неправильно правильно выглядят её ладони на его коже.
С облегчением видит, как его правая рука неуверенно, словно бы нехотя, устремляется туда, куда он боится взглянуть.
Может быть, у них ещё есть шанс.
У неё гулко стучит сердце, щекой она чувствует его лопатку, и, зажмурившись в первое мгновение для храбрости, она так и не открывает глаз. Её слегка пугает эта его неподвижность и то, что она не знает, что будет дальше. По его напрягшимся мышцам она понимает, что их «дальше» вот-вот наступит, и задерживает дыхание.
Большая и тёплая ладонь ложится сверху на её руки.
…Держи меня за руку долго, пожалуйста,
крепко держи меня, я не пожалуюсь.
Сердце в плену не способно на шалости,
если не хочешь потери – молчи.
Я путь свой сама устелила пожарами,
ядом, отчаяньем, страхами, ранами,
кровью без крови, ожогами шалыми.
Не отпускай мою руку, держи!
Автор: Nastysha (Воскресение)
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance, Angst
Статус: окончен
Пейринг: КВМ
Время действия: Второй сезон, после боев
читать дальше«А всё-таки, знаете, – надо любить!»
Д. Рубина, «Такая долгая жизнь».
То, как руки Степнова колдуют над её ранами – довольно привычно. За свои бурные – физкульт-привет! – детство и юность Ленка помнит с десяток вывихов, бесчисленное количество ушибов, растяжений, рассечений, синяков, кровоподтеков и ссадин. Сразу же после эти руки всегда вправляют, мажут, бинтуют или заклеивают, поэтому Ленка знает, что эти большие грубые мужские руки её физрука всегда тёплые и как-то трогательно нежные (словно ей пять), в то время как у всех врачей (это она тоже знает) они обычно холодные и равнодушные.
Ей привычна эта нежность, тепло, убаюкивающее ворчание, сосредоточенность его взгляда, лёгкие прикосновения на коже, но сейчас она изумленно отмечает кое-что новое. Его пальцы дрожат. Еле заметно, слегка, но дрожат.
Лена пытается понять эту маленькую деталь, диссонансом ворвавшуюся в знакомый мир, но для этого надо сделать над собой усилие, а у неё наверняка сотрясение и оттого в голове так шумит. Всё же она концентрируется и замечает так же, как крепко он сжимает губы, когда ненадолго замолкает – словно сдерживает внутри себя что-то страшное, сложно контролируемое, и это удивляет Лену ещё больше, потому что обычно все его чувства и эмоции бьют фонтаном, распугивая или, как в её случае, притягивая к себе людей.
Беспокойство нарастает, и теперь она роется в маленькой кучке обрывочных воспоминаний последних суток. Это труднее, чем кажется, потому что на самом деле она помнит лишь ощущение, когда сдаёшься, опускаешь руки и уже самое дно, а потом вдруг сразу легко и спокойно, и всё будет хорошо. И эти руки. Которые уже тогда дрожат.
Объяснение всему такие логичное и простое, что она непременно удивилась бы своей твердолобости, будь у неё силы.
Ярость.
Он всё ещё был в ярости от того, что с ней сделали, а её синяки лишь каждый раз напоминают ему об этом.
Это тоже привычно и знакомо, думает она с облегчением. Это как когда он минут пятнадцать орал на Кривощапова, после того как тот поставил ей подножку на тренировке, а она неудачно упала, ободрав локоть.
Лена возвращается в приятный мир полудремы, и когда Виктор заканчивает перевязку, лишь молча пытается выглядеть ещё более благодарной, хотя вряд ли это возможно.
Не то, что бы она хотела подглядывать за ним в ванной, просто дверь открыта, и он знает, что она дома, и она знает, что он это знает, и она лишь хотела обсудить, что у них на ужин, но, распахнув дверь, она замирает на вдохе, так и не произнеся ни слова.
Виктор стоит к ней спиной, и с его поясницы прямо на неё смотрит ужасный, тёмно-фиолетовый рваный кровоподтёк. Она бессильно вцепляется в дверной косяк, чтобы не упасть, и прижимает ладонь ко рту, когда он оборачивается.
Лена уже знает, что он дрался из-за неё, но только сейчас, пока он торопливо натягивает футболку, закрывая от неё уродливые следы перенесённой боли, она, наконец, всё понимает.
Насколько это – больнее.
Поначалу Виктор сопротивляется, но на её стороне разумные доводы и здравый смысл. Да, он обработал те раны, где смог достать, но если он не собирается обращаться к врачу, ему придётся позволить ей позаботиться об остальных. Он думает, что мог бы попросить кого-нибудь из друзей, но не хочется никому ничего объяснять и ещё больше – оставлять её одну, к тому же, он инстинктивно чувствует, что для неё это важно сейчас, поэтому сдаётся.
Склонившись над его спиной, Лена с ужасом думает, что всё это гораздо сложнее, чем ей казалось, потому что её пальцы абсолютно не гнутся, все выходит неуклюже, и, кажется, она делает только хуже. Он не подаёт виду, не издаёт ни звука, но после каждого контакта антисептика с его кожей еле заметно вздрагивает всем телом. Ей хочется облегчить боль, но она не умеет, не знает, ничего не знает… Порывисто придвигается ещё ближе и машинально, необдуманно слегка дует на то место, с которого только что убрала кусочек ваты.
Виктор думает, что галлюцинации – это такая своеобразная реакция на боль, потому что у него нет объяснения, почему он вместо всего своего ноющего тела внезапно чувствует лишь крохотный кусочек кожи, охваченный чем-то жарким. Но, прежде чем он успевает осмыслить одно это событие, происходит кое-что гораздо более удивительное – её руки обвиваются вокруг него, и Виктор ощущает её тело, прижатое к нему как бы сбоку, чтобы не задеть синяки. Он резко опускает взгляд и видит то, что не сможет забыть уже никогда – её тонкие перекрещенные запястья на его животе.
Это как будто его ударили в «солнышко» – он не может ни вздохнуть, ни двинуться.
Виктор с усилием переводит взгляд хоть куда-нибудь и натыкается на свои безвольно лежащие на коленях руки. Он думает о том, как это неправильно, невозможно, и хорошо, что она не смотрит на него, когда их тела так близко соприкасаются, и хорошо, что сейчас он не видит всего остального, что прилагается к этим рукам с не по-женски сбитыми костяшками пальцев, отчего к ним ещё сильнее хочется прижаться губами.
Он смотрит на свои руки и умоляет их сделать что-нибудь, пока не поздно. Пока он сам не осознал то, как неправильно правильно выглядят её ладони на его коже.
С облегчением видит, как его правая рука неуверенно, словно бы нехотя, устремляется туда, куда он боится взглянуть.
Может быть, у них ещё есть шанс.
У неё гулко стучит сердце, щекой она чувствует его лопатку, и, зажмурившись в первое мгновение для храбрости, она так и не открывает глаз. Её слегка пугает эта его неподвижность и то, что она не знает, что будет дальше. По его напрягшимся мышцам она понимает, что их «дальше» вот-вот наступит, и задерживает дыхание.
Большая и тёплая ладонь ложится сверху на её руки.
…Держи меня за руку долго, пожалуйста,
крепко держи меня, я не пожалуюсь.
Сердце в плену не способно на шалости,
если не хочешь потери – молчи.
Я путь свой сама устелила пожарами,
ядом, отчаяньем, страхами, ранами,
кровью без крови, ожогами шалыми.
Не отпускай мою руку, держи!