[sunday-7]

Автор: Воскресение
Название: Память
Фэндом: «Баффи – истребительница вампиров», «Ангел»
Персонажи/Пейринг: Все/Бангел и остальные канонические
Рейтинг: R
Жанр: Angst
Статус: окончен
Время действия: Через несколько лет после финала «Ангела»
Посвящается: Всем погибшим персонажам вселенной Ведонверса, а также двум замечательным актерам «Ангела»: Гленну Куинну (28.05.1970–3.12.2002) и Энди Хэллетту (4.08.1975–30.03.2009).

Сегодня второе ноября – день всех душ или день всех усопших. У Баффи есть большой список тех, кого нужно сегодня вспомнить. Непомерная дерзость для истребительницы – пережить так многих, если бы речь шла о любой из её предшественниц, но на то она и Баффи Саммерс. Привыкла. Когда-то у всех её мёртвых были могилы, памятники, надгробья – уж что-что, а кладбище всегда занимало огромное место в её жизни. Но всё это осталось в разрушенном, провалившемся под землю Саннидейле (а для кого-то и вовсе сама яма, оставшаяся на месте городка, стала братской могилой). Поэтому, переехав в Нью-Йорк, Баффи захватила с собой помимо сестры и всех своих мёртвых тоже. Чтобы помнить.
Баффи вошла в склеп: здесь не было могил, только таблички с именами на стенах. У входа общая: для всех потенциалок, истребительниц, жертв вампиров и других демонов, что они не спасли. Пальцами прошлась по каждой букве единственного слова: «Помним». Мысленно представила их лица – все слились в ряд. Прошла дальше вглубь.

Дженни Календар. Их первая взрослая потеря. Баффи помнила разлёт бровей, тёмные волосы и то, что тогда с Дженни умерла и часть Джайлза. Чувство вины – это она, Баффи, позволила мисс Календар умереть, не справившись со своими чувствами. Она не смогла его убить, он – смог.

Где-то в Англии Руперт Джайлз в одиночестве пил виски под пронзительные звуки мелодии, доносящейся из граммофона, старше самого Джайлза. У него было много призраков, за которых он пил сегодня, он и не помнил всех. Но, как и каждый год до этого, лицо Дженни всегда было отдельно от остальных, чётко и крупно, будто выбито на участке мозга, отвечающего за память. Он выпускал из лёгких клубы дыма, и в висевшем тумане ему казалось, что он может различить её очертания. Она танцевала в такт мелодии.

Кендра. Баффи видела сотни, тысячи истребительниц, но Кендра была особенной – она была «правильной» истребительницей, такой, какими никогда бы не смогли стать ни Баффи, ни тем более Фейт. Она делила мир на чёрное и белое, верила в своего наблюдателя и была пушечным мясом для совета. Как и положено «приличной» истребительнице, она не дожила и до восемнадцати. Кендра была первой «второй» истребительницей. Убийцей вампиров в мире, где уже была Баффи.

В это время Фейт – та, что появилась после смерти Кендры, и потому её не знала – устраивала грандиозное шоу с участием вампиров всей округи. Её день памяти для своих призраков, а также для бывших и будущих истребительниц. По вампиру за каждую. То за спиной, то сбоку – Вуд, сегодня особенно глубоко вонзающий колья – в память о матери, как всегда.

Тара Маклей. Почти семья. Нелепейшая смерть в мире Баффи – от пули, обыкновенной маленькой пули, выпущенной обыкновенным человеком. Баффи знала, каково это – в её груди была точно такая же пуля, сразу же следом за Тарой, но ей она хотя бы предназначалась, хоть Баффи и оказалась более везучей. Баффи чувствует еле уловимый аромат благовоний в воздухе, вокруг мемориальной таблички в воздухе плавают свечи – магия Уиллоу.

Уиллоу парит под потолком в полумраке комнаты, сидя в позе лотоса. Комната наполнена свечами и благовониями. Сегодня Кэннеди оставила её одну, молча поцеловав на прощание, она знает – эта ночь только для них, для неё и Тары. Уилл закрывает глаза и погружается в транс. Она не сможет её увидеть, но будет чувствовать – так, словно сознание её малышки и её собственное снова единое целое. Уиллоу улыбается.

Аня. Баффи осторожно касается рукой короткой надписи. Храбрая несчастная Аня. Грозная Аньянка. Преданная однажды, сотни лет мстящая мужчинам и преданная снова. Любившая так, как не смог оценить ни один из её мужчин. Она сражалась с ними бок о бок, хотя никогда особо не верила в то, за что они сражались. Просто они были её друзьями.

Ксандер сидел в кресле и смотрел на девушку, спящую в его постели. Он никогда не сделает ей предложение. Он вообще никогда не женится, он это знал – это его кара, его наказание, его расплата. Из его здорового глаза катились слёзы, в правом кулаке Ксандр сжимал коробочку с обручальными кольцами – теми, что они так и не надели друг другу. Перед глазами стояла Аня в свадебном платье, в голове звучал её голос – непременно весёлый, она объясняла ему, как ужасны кролики. Он соглашался, вслух. Это было особенно больно – он помнил её счастливой.

У Баффи осталась одна, самая дальняя табличка. Там уже лежит букет цветов – чуть раньше здесь побывала Дон. В этом месте у Баффи всегда сдают нервы: она словно впервые видит выгравированную на камне надпись: «Джойс Саммерс, любящая и любимая мама». Ноги подкашиваются, и величайшая в мире Истребительница рыдает, привалившись к холодной стене и обхватив колени. Сквозь всхлипы гулко разносятся её стоны: «мама, мамочка…»

Всего пару часов назад Дон Саммерс точно так же, как её старшая сестра, обходила всё помещение склепа, разве что чуть дольше, чем Баффи, задержавшись у надгробия Тары, отчего её волосы накрепко впитывают в себя ароматы сандала и жасмина. Сегодня вечером дома они будут говорить о маме, словно клубок разворачивая воспоминания, что остались у обеих о Джойс. Но пока младшая Саммерс рыдает наедине с матерью в той же самой позе, что и Баффи позднее. Семья.

Ангел тенью пробирался по крышам Лос-Анджелеса. У его мёртвых и могил-то не было никогда. Хорошо, если оставался прах, тело – хоть что-то, но даже и тогда мир вокруг крутился слишком быстро, чтобы скорбеть и оплакивать. Его мёртвые оставались за его спиной, незримо присутствуя рядом. Поэтому много позже для них он сделал эту гробницу. Тут есть памятник, безымянный, для таких, как та молодая актриса, которую он не спас, для сотен погибших в Лос-Анджелесе во время Апокалипсисов, что проходили здесь при его участии. Для всех тех, кого он убил – уж эти призраки будут терзать его вечно.

Дойл. Ангел подходит к следующему памятнику – это скромный постамент с лаконичной надписью: «Другу». Его первый друг за двести пятьдесят лет. Полудемон с грустными глазами, всё никак не решающийся пригласить любимую девушку на свидание. Пожертвовавший всем, что у него было – своей жизнью и своей любовью – ради других. Сгоревший заживо, ещё за день до этого рассуждавший о своей трусости.

Большая семья человекообразных демонов рассаживается вокруг стола. Мужчина во главе стола долго читает молитву на родном языке, остальные, держась за руки, вторят ему. Когда молитва окончена, старший поднимает бокал и произносит традиционный тост: «За освободившего наш народ! За Дойла!» Вся семья дружно повторяет: «За Дойла!»

Чарльз Ганн. Ангел попытался вспомнить имя его сестры, не смог. У вас одна и та же судьба, Ганн. Вся жизнь в борьбе с вампирами, смерть от укуса и снова смерть – на этот раз от кола в сердце. От того, кто любит. Ангел вспоминает прах Ганна, покрывший его словно пудрой. Боль и слёзы.

В приюте Энн, у которой были свои призраки – она потёрла татуировку с именем «Рикки» на руке, будто проверяя, настоящая ли она – Энн сразу поняла, что Ганн теперь будет одним из них, из этих призраков, ещё тогда, когда он приходил в последний раз. Она зажгла свечи вокруг импровизированного алтаря: там были фотографии всех её ребят, что однажды не вернулись с улицы. Коснулась пальцем фото Рикки, затем фото Чарльза. Она ведь и сама такой же призрак. Как её звали раньше, до того, как она стала Энн? Она уже и не помнила.

Уиннифред Бёркл. Уэсли Уиндом-Прайс. Два имени рядом, словно одно. Фред. Его принцесса, всегда видящая глубже других, разглядевшая его сквозь чудовище, что он был и есть. От неё осталось меньше всего – то, что он никогда себе не простит – её душу, что уничтожена навсегда. Он не защитил её, он позволил, чтобы всё это с ней случилось.

В почти пустом баре ярко-зелёный демон с красными рогами напивался. Лорн вливал в себя виски бокал за бокалом, но алкоголь нисколько не действовал на его организм. Вторая бутылка – и нотка просветления. На сцене поразительно красивым и чистым голосом (для не знающих его) пел Лорн, он пел грустную песню о девушке, что была прекраснее всех, и всё, чего он хотел – это просто любить её. Быть рядом. Видеть её счастье. Пусть даже она бы никогда не узнала, как он любил её.

Уэс. Тебе никогда не быть с той, которую любишь. Ни в жизни, ни после смерти. Твоя душа, наверняка, так и не обретёт покоя, до окончания мира разыскивая душу Фред. Только здесь, в этой надписи, вы и вместе. Ты ведь хотел пойти за ней? Смысла в жизни не осталось в тот миг, когда на твоих руках из её тела родилась Иллирия.

Иллирия так и не научилась понимать человеческие привычки, законы, предрассудки. Она вспоминала слова Спайка о том, что такое «день душ» и почему сегодня надо вспоминать тех, кто умер. У богини был целый мир, который умер, но вместо того, чтобы вспоминать его, Иллирия смотрела на свои руки, сидя у окна. Слегка взмахнула ими, и синева с тела исчезла. Перед ней были руки её сосуда – Фред. Иллирия подняла глаза и молча разглядывала своё отражение в оконном стекле. Она не знала почему, но ей казалось, что так правильно вспоминать её мёртвых.

Дарла. Ангел явственно чует, что здесь был Коннор. Их сын. Это он сделал для Дарлы то, чего не смог сделать Ангел – спасти её душу. Величайшее чудо их жизни – ребёнок, рождённый у двух вампиров. Ангел давно уже вспоминал без злости ту, что сделала его таким, ту, что была несчастна века, как и он. Кладёт цветы у постамента в виде склонившейся над младенцем женщины.

Коннор ужинает с семьёй. С другой семьёй – обычной, нормальной. Он молчалив и думает о своей матери, о той, настоящей матери, что он никогда не знал. Коннор хранит её портреты, нарисованные Ангелом – на них она прекрасна. Он думает о матери, с которой у них была одна душа на двоих все девять месяцев, что она его носила. О той, что ценой собственной жизни помогла ему появится на свет. И его мысли смешиваются с воспоминаниями об этой матери, что сейчас ставит перед ним тарелку с десертом. О той, что любит его, считая родным. Он улыбается ей, но сегодня, только сегодня, всего на день – он снова будет сыном Дарлы.

Корделия Чейз. Ангел оставляет остатки цветов у последнего памятника – женщины в полный рост. Ему бы быть чопорным, но даже этот кусок мрамора как бы самоуверенно вскидывает волосами и готовится заговорить в фирменном стиле Корделии. Корди. Тебе бы сниматься в Голливуде, ездить по фестивалям и бродить по красным дорожкам, а ему молча наблюдать за ней из толпы. С восхищением. Но путь выбран, и Корди стойко принимает свою судьбу. Что бы с ним было без неё? Как часто именно она оставалась той ниточкой, что удерживала его на грани? Он снова принюхивается и чувствует запах сына и здесь – тот так и не забыл первую женщину, что любил.

Коннор у себя в комнате, перебирает рисунки отца. Корделия – другая женщина, которую он никогда не видел – она тоже на них есть. Он знает, что должен помнить её, что может вспомнить. Она была важной, очень важной для него, но воспоминания о ней таятся в таких глубинах его памяти, куда он ни за что не пойдёт. Быть может, она тот призрак, о котором ему не стоит помнить.

У Баффи есть ещё кандидат на место призрака. Она думает, как бы здесь смотрелась табличка с его именем? Это ведь справедливо, разве не был Ангел её умершим? Физически сама она умирала дважды, фактически – ещё раз в тот день, когда она убила его. Она знала, каково это – жить в мире без него. И она знала, что могла в этот мире жить. Выживать. Существовать.
Все женщины, любившие Ангела, умирали и, так или иначе, возвращались к нему, чтобы умереть вновь. С Баффи такое не срабатывало. Она умирала, возвращалась, снова умирала и снова возвращалась. В первый раз она умерла лишь на мгновение, но во второй раз его поразило, что он действительно может жить без неё.
Это было просто – в мире, где есть только один из них, никогда нет опасности ядерного взрыва между ними. Сколько бы не прошло лет, Ангел знал, что всегда будет больше всего на свете бояться однажды выбрать вместо мира её. Послать к чёртям всё и всех и шагнуть в пропасть. И этим погубить всё, а в первую очередь её.
Для Баффи в мире, где есть Ангел, никогда не будет существовать другого мужчины. Никогда, пока она обдумывает тридцатимиллионный способ того, как он становится человеком.
Был ли он её призраком? Была ли она призраком для него?
Они встречают рассвет в разных городах. Она – подставляя лицо солнцу, он – прячась от него за шторами. Они отпускают своих призраков ещё на год, чтобы жить. У неё есть Дон, у него – Коннор, им есть для чего жить.
Призраки отступают. Они остаются. По-прежнему друг у друга в сердце.
И чтобы это прекратилось, нужно что-то посильнее, чем смерть. Это они уже поняли.