wherever you go becomes a part of you somehow
Название: Ожидание
Автор: Nastysha (Воскресение)
Рейтинг: PG
Жанр: местами Angst, местами Humour, POV
Статус: окончен
Пейринг: КВМ
Время действия: Конец третьего сезона.
Чего нет: последней сцены с уходом ВМа за Леной.
Примечание автора: Писалось не из желания альтернативного финала, писалось ради самого фика.
Ксюша-Буяна сделала для фика обложку
.
читать дальше«…и выедет на поляну Тот, кого я всегда жду».
М. Семенова, «Валькирия».
Главное – выбраться из этой толпы, подальше от музыки, шума, людей. Протискиваюсь сквозь них, едва почувствовав свободное пространство вокруг себя, ускоряю шаг. Ухожу всё дальше и дальше, и только когда осознаю, что не слышу музыки, позволяю себе остановиться. Остановиться и понять, что это всё. Что мужчина, которого я люблю, навсегда остался в той, «прошлой» жизни.
Сначала трудно дышать. Не так, как после физической нагрузки, когда ты судорожно глотаешь воздух маленькими глотками, нет – ты просто не можешь вдохнуть. Забываешь, как это – дышать. Наверное, это такой защитный метод организма.
Мозг: Что это было?
Организм: Упс… Мозг, нам не хватает воздуха!
М: Но я пытаюсь понять.
О: Некогда, мозг, мне нужен кислород! Соберись!
М: Собраться, да. Вдох… Выдох. Вдох… Выдох.
О: Вот так, да, потихоньку.
М: Вдох-выдох, вдох-выдох… Что ты меня путаешь, сам же умеешь? А идем мы куда?
О: Да просто идём. Хочешь, вон шаги посчитай, песню напой, и не надо сейчас думать, вон, вся жизнь впереди, чтобы думать. Займись чем-нибудь простым, вон, прямо на столб идём, обходи. Ай, молодца. Дальше пошли.
И ты идешь, не различая дороги. Идёшь до боли в ногах и синих от холода губ. Думать буду завтра. Не хочу думать, не хочу завтра. Может, если никогда не останавливаться, завтра не наступит?..
Организм победил: победили слипающиеся глаза, уставшее и замерзшее тело. Мозг покорно сдается, позволяет мне дойти до дома, открыть ключом дверь, тихо, чтобы не разбудить деда, пройти в свою комнату. Надо лишь раздеться и лечь. Просто уснуть. И если этим я сдаюсь на волю «завтра», что ж, пусть так. У меня больше нет сил бороться за моё «сегодня».
Встретите хоть одного человека, кому удалось оттянуть наступление завтра, не забудьте спросить, как ему это удалось. Просыпаюсь от телефонного звонка. Голова тяжелая, и состояние напоминает недельный грипп. Да вырубите кто-нибудь гребаный телефон! Ладно, ладно, сдаюсь.
— Алло.
— Ленок, привет, чего делаешь, спишь, что ли?
Бросаю взгляд на часы. Двадцать минут четвертого.
— Привет, Гуцул. Не сплю, конечно. Ты время видел?
Залажу вместе с трубкой обратно под одеяло. Вяло отвечаю, не запоминая только что услышанных фраз. Гуцул подозрительно дотошно интересуется моим самочувствием и настроением. Кажется, мозг окончательно включился в работу – вспоминаю вчерашний разговор со сверхчувствительной Зеленовой. Итак, я ушла в середине вечера, Степнов остался с маячившей рядом с ним Светочкой, и теперь наша новоиспеченная беременная мать Тереза волнуется за меня, вот и послала Игорька «на разведку». Зеленова беспокоится о Кулёминой – первое место в топ-пятерке анекдотов месяца. Только вот смеяться почему-то не хочется…
Несколько секунд размышляю, и позволяю себе это – не быть сильной.
— Я не знаю, как я. Ещё не поняла. Пока – никак. Ни плохо, ни хорошо, просто никак, — пауза. — Но всё будет хорошо, не сомневайся. Со мной всё будет хорошо.
Оглядываю со всех сторон эту мысль. Пробую на вкус. И, да, теперь уже уверенно соглашаюсь сама с собой – всё непременно будет хорошо.
Хороший день. Да и кто сказал, что должно быть плохо? Жизнь продолжается, солнце светит, школа позади, впереди группа и неожиданно открывшиеся возможности для реализации самой отчаянной, самой невероятной моей мечты – сделать музыку не просто хобби, а профессией. Ещё год назад я и подумать не могла, что Ранетки станут для меня чем-то большим, чем школьная группа. А теперь вот ловлю невероятный кайф от выступлений, причем, чем серьезнее концерт, чем больше ответственность – тем большая эйфория охватывает меня после. Я чувствую энергию, уходящую от меня в зал, я чувствую, как она возвращается ко мне, пройдя сквозь каждого человека в толпе. Это похоже на ощущения при победном финише в забеге или от с трудом выигранного матча, только во много раз сильнее. В спорте ты отдаешь все свои силы, в музыке – ещё и часть своей души.
Остатки вчерашней моей смелости (вот так – подошла и сказала всё!) ещё разбавляют кровь адреналином. Так, наверное, чувствует себя человек, прыгнувший с парашютом: «Уж теперь-то я могу всё!». И пусть я потеряла тебя, у меня ещё осталась музыка. И дурацкая привычка мысленно с тобой разговаривать. В который раз говорю тебе «ты». Мне казалось, что я натренировалась в этом, а вчера, глядя в твои глаза, снова смогла выдавить лишь «вы». Так и не смогла разрушить своими же руками построенные стены…
Улыбаюсь продавщице, протягивающей мне сдачу, и вспоминаю, всё ли я купила. Фрукты! Деду же нужны витамины. Иду в другой конец магазина, и рука сама собой тянется к апельсинам. Солнце на моей ладони – вот так просто. Снова улыбаюсь. Кладу шесть штук в пакет, поднимаю глаза в поисках весов и… замечаю тебя. Сердце ухает куда-то вниз, дыхание перехватывает, ты оборачиваешься – и по телу расползается противное, вязкое разочарование. Даже и не похож, всего лишь одного роста и в таком же костюме. Лишь теперь замечаю пустой пакет в моих руках и рассыпанные по полу апельсины.
— Нет, дедуль, я, правда, не голодная. Попозже поем.
Закрываю дверь своей комнаты, забиваюсь в угол дивана. Вспоминаю контраст между ощущениями, сменившими друг друга всего за несколько мгновений. Разочарование медленно растворилось, оставив после себя глухую тоску. Как же мне хочется его увидеть. На минутку, безо всяких разговоров и объяснений. Просто смотреть на него, и чтобы он смотрел на меня. Мне просто хочется знать, что он есть. Пусть со Светочкой, пусть не любящий меня, но есть. Иначе, какой смысл в мире, где его не существует?
А ведь наши дороги окончательно разошлись. Теперь нельзя даже случайно столкнуться в школьном коридоре или на крыльце. А что, если… я его никогда больше не увижу? Становится страшно. Какое ужасное слово – никогда. Никогда не видеть, никогда больше не надеяться, никогда не быть вместе… Целая Никогда-Вселенная…
В груди что-то рвется, разрывая, словно когтями, сердце, легкие, сгибаюсь пополам, закусываю губы. На глаза наворачиваются слёзы, лицо искривляет гримаса, делаю судорожный вдох, и… ничего. Нечто с когтями успокаивается, слезы высыхают, так и не пролившись, а я продолжаю лежать, обхватив руками колени. Вот такая вот ирония. Оказывается, я могу улыбаться и не могу плакать.
После двух дней апатии я нашла выход. Я заключила сделку сама с собой. Сама себя обманула. Я не смогу жить в этой Никогда-Вселенной, поэтому я буду ждать. Буду ждать и надеяться, что однажды ты придёшь. Сам вернёшься в мою жизнь, чтобы остаться, навсегда или лишь на мгновение – неважно. А может, я буду ждать того дня, когда боль без тебя станет настолько невыносимой, что, растоптав остатки своей гордости, я пойду умолять тебя существовать.
На самом-то деле я знаю, что этого не будет, но это хитрая уступка. Надежда будет давать мне силы, а силы пригодятся для того, чтобы жить дальше. Главный мой союзник – время. Оно затянет раны, успокоит сердце и заберет с собой воспоминания. А те, что останутся, будут не опаснее негативов старых фотографий, запрятанных в шкаф. Пройдёт время, я ещё не знаю, сколько, но однажды я оглянусь вокруг себя и пойму, что всё прошло. И тогда я перестану тебя ждать, а пока… пока я жду. Тебя или свихнувшуюся себя.
Как быстро робкая надежда превращается в уверенность. Это же так очевидно. Конечно же, ты придёшь. Завоешь на Луну от тоски и Уткинских сырников, не сможешь меня забыть, в конце концов. Позволяю себе тонуть в воспоминаниях. Разве можно забыть человека, на которого так смотрел? Сильнее желания увидеть его только одно – желание прикоснуться к нему. Обнять, прижаться крепко-крепко или просто, смотря в его глаза, слегка провести пальцами по его губам. Я настолько ярко могу представить это, что твой приход становится чем-то очевидным и само собой разумеющимся. Охватывающее меня возбуждение не даёт сидеть на месте, я подбегаю к окну и начинаю искать тебя глазами. Ну же, пожалуйста. Пожалуйста…
Нет, всё правильно, не сегодня. А как ты хотела, Кулёмина – получить всё и сразу? Наберись терпения.
Вздрагиваю от телефонных звонков, всё чаще вдруг обнаруживаю себя, уткнувшуюся лбом в оконное стекло, и, по-моему, знаю расположение предметов в моём дворе наизусть. Я становлюсь параноиком…
Каждый день наполнен кусочками маленьких разочарований: от не твоих шагов по лестнице, от не твоей второй чашки рядом с дедовой на кухне, от не тебя, открывающего мою подъездную дверь с другой стороны одновременно со мной. С каждым таким разочарованием что-то во мне умирает. Оживает, встает, отряхивается, оглядывается по сторонам и снова умирает. Я, кажется, перехитрила саму себя. Разве можно жить, каждый день умирая и воскресая?
Чувствую громадное желание подойти к окну, нет уж – к черту! Хватаю телефон, наушники.
— Дед, я гулять!
Оказавшись на улице, делаю несколько глубоких вдохов, свежий воздух заполняет легкие. Не выдерживаю, оглядываю мельком двор, обрываю саму себя и ухожу. Снова, как в день выпускного, иду, куда ведут ноги, только теперь все мысли заглушает музыка.
Я теперь делаю так каждый раз. Подкатил комок к горлу – вниз по лестнице, несколько глубоких вдохов, одеть наушники, нажать кнопку включения радио и шагать. Оглядывание двора как-то само собой исчезло из этого списка.
Мне не хватает репетиций. Анька с семьёй отправилась в какой-то санаторий – создают благополучную атмосферу для будущего пополнения – и как-то само собой решилось, что до её возвращения репетиций не будет: Женька всё время проводит либо с Платоном (рядом с этой парочкой всё время хочется запустить в них чем-нибудь тяжелым, ограничиваюсь тем, что закатываю глаза и поджимаю губы), либо с матерью; Наташка вдруг подозрительно рьяно увлеклась фотографией; а Нютка не может думать ни о чём, кроме отпущенного на поруки Белуты, которому не понятно пока, что светит вероятнее: то ли тюрьма, то ли армия. Лерка уехала обратно в Англию.
Так что как-то само получилось, что общаюсь я сейчас чаще с Гуцулом и Зеленовой. Усмехаюсь, старые привычки трудно изживать. С Гуцулом и Полиной. Они, в отличие от Женьки с Платоном, сама деликатность. При мне почти пионерские расстояния и минимум разговоров о предстоящей свадьбе и совместной жизни. Иногда они забываются, и я потом ловлю на себе их виноватые взгляды. Только в них даже в такие моменты не хочется чем-то запустить или закатывать глаза. Хочется лишь закусить губы до крови, убежать и забиться в самый дальний уголок земного шара, туда, где от такого искреннего чужого счастья я не буду исходить черной завистью, ненавидя за это сама себя…
— А уже можно определить пол? Мы бы хотели заранее знать, чтобы подготовить детскую.
Не знаю, где большее чудо: нечто непонятное черно-белое на экране или Полина с ещё едва заметным животом, крепко сжимающая мне руку. Гуцул, как будущий глава семейства, подрабатывает то ли на двух, то ли на трёх работах, Лебедева укатила отдыхать за границу, и последние пару недель я то ли моральная поддержка, то ли подруга, то ли и то, и другое сразу.
— Лен, ну ты чего, это мне положено разводить нюни.
— А?
— Всё хорошо?
Понимаю, наконец, о чём она, с улыбкой запрокидываю голову и позволяю слезам скатиться по щекам, оставляя за собой две ровные мокрые дорожки.
— Хорошо, Полинка, ты даже представить не можешь, как хорошо!
И кто кому из нас больше был нужен всё это время? Начинаю догадываться, что она – мне.
Репетиция больше похожа на палату психбольницы. И по количеству народа (прямо акция: с каждой Ранетки по зрителю), и по атмосфере – слишком много эмоций после долгого перерыва. Зато теперь всем понятен интерес Наташи к фотографии, интерес зовут Костя, и, как я вижу, Полинка уже уговорила его быть фотографом на их с Игорем свадьбе. Радуюсь за Наташку.
Женька громко возмущается, что ей никогда не дают писать тексты, и в шутку на ходу что-то сочиняет. Получается настолько бредовым, что всем нравится, и Наташка тут же подбирает музыку. Впервые за долгое время я смеюсь от всей души. В итоге, репетиция срывается от нашего хохота, и прибежавшая на шум Женькина мама на свой вопрос «что случилось?» получает невнятное мычание, Женькин полу-стон «омлет» и новый приступ смеха.
Осень приносит с собой новые впечатления, новых людей и новые песни. Пары, репетиции, снова пары, снова репетиции. Концерты в кафе. Дед пишет новый роман, видимся редко и за это время стараемся успеть рассказать друг другу обо всех новых впечатлениях. Ввёл нового персонажа – завтра первый концерт после выпускного; не удаётся сюжетная линия – свадьба была великолепна: счастливая, хоть и очень бледная Полина и жутко гордый Игорь; родители звонили, передавали привет – Стёпку проводили в армию; Степнов теперь живёт в другом городе – я вчера была на свидании…
Обхожу уже третий магазин, чувствуя себя полной дурой. Неужели в Москве невозможно найти банку консервированных ананасов кружочками? Нет, спасибо, не ломтиками, а именно кружочками. Нет, к сожалению, обычный ананас тоже не подойдёт – беременные очень вредные существа, знаете ли. Раздумываю, сколько магазинов нужно для того, чтобы прийти без искомого продукта, но с чистой совестью. Совесть утверждает, что, как минимум, ещё один. Не успеваю отойти и на шаг от дверей, как приходит смс. Не слишком ли рано для поздравлений?
Пробегаю глазами по цифрам незнакомого номера, читаю несколько строк сообщения. Голова начинает кружиться, опираюсь на дверь позади себя. «Желаю тебе в Новом году найти своё счастье». Подписи нет, а я почти физически ощущаю в своей руке не корпус телефона, а маленькую открытку с похожими словами и твоим именем. Не могу пошевелиться и снова забываю, как дышать. Ровно на две минуты и двадцать шесть секунд. До прихода второго сообщения с этого же номера.
«Точно не передумала насчет вечера? Я ещё успеваю за тобой заехать».
Черт бы побрал людей, считающих, что совсем не обязательно подписываться в сообщениях, меняя сим-ку. Хочется зашвырнуть телефон в ближайший сугроб. Нет, не передумала, Новый год я встречаю с семейством Гуцуловых, вот только достану эти долбанные ананасы!
Выяснить фруктовый вопрос в следующем магазине мне так и не удалось. Беременные очень вредные существа: утром им очень хочется ананасов кружочками, а спустя два часа они вдруг решают начать рожать. Наворачиваю очередной круг вдоль больничного коридора. Эмилия Карповна, конечно, не была в восторге от всего происходящего с подававшей большие надежды внучкой, и не то чтобы она принимала активное участие в жизни новоиспеченной семьи, но и допустить, чтобы её правнук родился, где попало, она не смогла. Так что клиника больше похожа на пятизвездочный отель. Мамы-бабушки капают корвалол, папы-дедушки предпочитают ассортимент покрепче, и все ахи-вздохи происходят в специально отведённой комнате для посетителей. Я там выдержала десять минут, Игорь и того меньше.
Вообще Гуцул крайне рвался в родовую. Нервно хихикаю. Там он тоже не продержался десяти минут, и был выведен под белы рученьки с просьбами «не нервировать роженицу». И вот уже почти восемь часов мы нервируем друг друга.
Я стою на табуретке рядом с ёлкой и рассказываю стихотворение. Я очень стараюсь, потому что хорошо себя вела в этом году и хочу получить свой подарок. А вдруг собьюсь? Страшно так, что мгновенно пересыхает горло. Разглаживаю вспотевшими ладонями складки на юбке, откашливаюсь и продолжаю.
О, чудо! Мне удалось! С ликованием протягиваю руки к Деду Морозу. У него в руках коробка, он протягивает её мне. Дрожащими руками срываю ленты, рву обертку – внутри кукла. Самая красивая в мире кукла-младенец. Вдруг кукла оживает, и у меня на руках оказывается ребёнок. Он плачет, и мне становится страшно.
— Это не мой подарок! Это ведь не мой подарок!
— Не твой, — легко соглашается Дед Мороз, гладя меня по волосам.
Ребёнка на моих руках уже нет.
— А где же мой? — спрашиваю я Деда Мороза с пронзительными голубыми глазами. Глаза кажутся такими знакомыми-знакомыми, но я не могу вспомнить, откуда. Он молчит, продолжая гладить меня по голове. Прижимаюсь к нему и плачу от обиды, я ведь рассказала то стихотворение…
— Кулёмина, просыпайся уже, у меня сын родился!
С трудом разлепляю веки, свет режет глаза. Какой Дед Мороз? Какой подарок? Какой сын?..
Пытаюсь разобраться в реальности: так, Дед Мороз – сон, сын – не сон. Наконец до меня доходит, где я. Напротив меня, на корточках, сидит абсолютно счастливый Гуцул. Расплываюсь в улыбке. Открываю рот, чтобы поздравить его, и вдруг понимаю, что чья-то рука по-прежнему гладит меня по волосам. Однако, какой реальный сон.
— Так, ладно, я к Полине, жду тебя, — Игорь бегом убегает в конец коридора, на ходу оглядываясь.
Помимо чужой руки сбоку обнаруживается ещё что-то большое и тёплое. Э… Последствия стресса? Галлюцинации от злоупотребления кофе и успокоительными? Что ж, может, если на него посмотреть, он исчезнет? Кулёмина, ну подумаешь, одна маленькая (ну или не совсем маленькая) галлюцинация. С опаской оборачиваюсь. Ну, точно. Глюк. На диване рядом со мной сидит Степнов.
А ну и пусть. Может переутомившаяся девушка позволить себе одну совершенно безвредную галлюцинацию? Может.
Прижимаюсь к нему и вежливо уточняю, сколько обычно длятся такие глюки?
— Ленка, вы с дедом чего, оба с катушек слетели? Один мне на пороге «ой, Витя, а Лена в роддоме», я пока дознался, что к чему, думал, поседею. Ты тут про какие-то глюки бормочешь.
Ух ты, и голос похож. Качественный глюк. Решаю наглеть, пересаживаюсь к нему на колени, взъерошиваю волосы.
— Ты – глюк, потому что на самом деле настоящий ты ещё летом женился на Светочке, и вы переехали в другой город.
— И всё?
Задумываюсь, киваю. Беру его лицо в ладони и покрываю лёгкими поцелуями.
— А если я не женился на Светочке?
— Если бы не женился, ты бы пришёл. Я знаю, я ждала.
— А если я бы всё-таки уехал, но один, без Светочки?
— Зачем тебе куда-то уезжать одному?
Галлюцинация Степнова смотрит на меня подозрительно тоскливым взглядом. Начинаю чувствовать подвох…
— Я пытался тебя отпустить, Лена, я всего лишь пытался тебя отпустить…
Резко отпрыгиваю от него, внутри закипает ярость. Рассеиваю последние сомнения, залепив ему звонкую пощечину. Рука горит, и на его щеке отпечатывается след моей ладони. Вполне реальный мой бывший физрук, не соизволивший произнести ни единого слова при нашей последней встрече. Распаляюсь ещё сильнее.
— Так значит, пытался отпустить! Великолепно! А что теперь? Попытка отпустить не удалась, и ты решил попытаться вернуть? А меня ты мог хотя бы раз спросить? Не думать, а всего лишь спросить, чего хочу я?
На мои крики начинает сбегаться народ, а я всё не могу остановиться. Как он мог просто так взять и уйти, а сейчас вернуться, как ни в чём не бывало?
Виктор подходит ко мне, перехватывает руки, крепко прижимает к себе. Пытаюсь вырваться или хотя бы ударить его побольнее. Всхлипываю.
— Ш-ш… Заслужил, заслужил. И это заслужил, и много чего похуже заслужил. Думал, как лучше делаю, а сделал для всех только хуже. И тебе хуже, и себе. Не могу я отпустить тебя, и никогда уже не смогу.
Расслабляюсь, обхватываю его за спину, продолжаю всхлипывать. Постепенно успокаиваюсь. Поднимаю на него заплаканное лицо.
— Так значит, больше никаких Светочек?
— Ни за что и никогда, — осторожно пальцами вытирает мои слёзы.
— Смотри у меня, — пытаюсь сделать грозное лицо, вместо этого лишь улыбаюсь. Беру за руку и тяну за собой.
— У меня где-то тут крестник родился, пойдём, что ли, познакомлю...
Автор: Nastysha (Воскресение)
Рейтинг: PG
Жанр: местами Angst, местами Humour, POV
Статус: окончен
Пейринг: КВМ
Время действия: Конец третьего сезона.
Чего нет: последней сцены с уходом ВМа за Леной.
Примечание автора: Писалось не из желания альтернативного финала, писалось ради самого фика.
Ксюша-Буяна сделала для фика обложку
.читать дальше«…и выедет на поляну Тот, кого я всегда жду».
М. Семенова, «Валькирия».
Главное – выбраться из этой толпы, подальше от музыки, шума, людей. Протискиваюсь сквозь них, едва почувствовав свободное пространство вокруг себя, ускоряю шаг. Ухожу всё дальше и дальше, и только когда осознаю, что не слышу музыки, позволяю себе остановиться. Остановиться и понять, что это всё. Что мужчина, которого я люблю, навсегда остался в той, «прошлой» жизни.
Сначала трудно дышать. Не так, как после физической нагрузки, когда ты судорожно глотаешь воздух маленькими глотками, нет – ты просто не можешь вдохнуть. Забываешь, как это – дышать. Наверное, это такой защитный метод организма.
Мозг: Что это было?
Организм: Упс… Мозг, нам не хватает воздуха!
М: Но я пытаюсь понять.
О: Некогда, мозг, мне нужен кислород! Соберись!
М: Собраться, да. Вдох… Выдох. Вдох… Выдох.
О: Вот так, да, потихоньку.
М: Вдох-выдох, вдох-выдох… Что ты меня путаешь, сам же умеешь? А идем мы куда?
О: Да просто идём. Хочешь, вон шаги посчитай, песню напой, и не надо сейчас думать, вон, вся жизнь впереди, чтобы думать. Займись чем-нибудь простым, вон, прямо на столб идём, обходи. Ай, молодца. Дальше пошли.
И ты идешь, не различая дороги. Идёшь до боли в ногах и синих от холода губ. Думать буду завтра. Не хочу думать, не хочу завтра. Может, если никогда не останавливаться, завтра не наступит?..
Организм победил: победили слипающиеся глаза, уставшее и замерзшее тело. Мозг покорно сдается, позволяет мне дойти до дома, открыть ключом дверь, тихо, чтобы не разбудить деда, пройти в свою комнату. Надо лишь раздеться и лечь. Просто уснуть. И если этим я сдаюсь на волю «завтра», что ж, пусть так. У меня больше нет сил бороться за моё «сегодня».
Встретите хоть одного человека, кому удалось оттянуть наступление завтра, не забудьте спросить, как ему это удалось. Просыпаюсь от телефонного звонка. Голова тяжелая, и состояние напоминает недельный грипп. Да вырубите кто-нибудь гребаный телефон! Ладно, ладно, сдаюсь.
— Алло.
— Ленок, привет, чего делаешь, спишь, что ли?
Бросаю взгляд на часы. Двадцать минут четвертого.
— Привет, Гуцул. Не сплю, конечно. Ты время видел?
Залажу вместе с трубкой обратно под одеяло. Вяло отвечаю, не запоминая только что услышанных фраз. Гуцул подозрительно дотошно интересуется моим самочувствием и настроением. Кажется, мозг окончательно включился в работу – вспоминаю вчерашний разговор со сверхчувствительной Зеленовой. Итак, я ушла в середине вечера, Степнов остался с маячившей рядом с ним Светочкой, и теперь наша новоиспеченная беременная мать Тереза волнуется за меня, вот и послала Игорька «на разведку». Зеленова беспокоится о Кулёминой – первое место в топ-пятерке анекдотов месяца. Только вот смеяться почему-то не хочется…
Несколько секунд размышляю, и позволяю себе это – не быть сильной.
— Я не знаю, как я. Ещё не поняла. Пока – никак. Ни плохо, ни хорошо, просто никак, — пауза. — Но всё будет хорошо, не сомневайся. Со мной всё будет хорошо.
Оглядываю со всех сторон эту мысль. Пробую на вкус. И, да, теперь уже уверенно соглашаюсь сама с собой – всё непременно будет хорошо.
Хороший день. Да и кто сказал, что должно быть плохо? Жизнь продолжается, солнце светит, школа позади, впереди группа и неожиданно открывшиеся возможности для реализации самой отчаянной, самой невероятной моей мечты – сделать музыку не просто хобби, а профессией. Ещё год назад я и подумать не могла, что Ранетки станут для меня чем-то большим, чем школьная группа. А теперь вот ловлю невероятный кайф от выступлений, причем, чем серьезнее концерт, чем больше ответственность – тем большая эйфория охватывает меня после. Я чувствую энергию, уходящую от меня в зал, я чувствую, как она возвращается ко мне, пройдя сквозь каждого человека в толпе. Это похоже на ощущения при победном финише в забеге или от с трудом выигранного матча, только во много раз сильнее. В спорте ты отдаешь все свои силы, в музыке – ещё и часть своей души.
Остатки вчерашней моей смелости (вот так – подошла и сказала всё!) ещё разбавляют кровь адреналином. Так, наверное, чувствует себя человек, прыгнувший с парашютом: «Уж теперь-то я могу всё!». И пусть я потеряла тебя, у меня ещё осталась музыка. И дурацкая привычка мысленно с тобой разговаривать. В который раз говорю тебе «ты». Мне казалось, что я натренировалась в этом, а вчера, глядя в твои глаза, снова смогла выдавить лишь «вы». Так и не смогла разрушить своими же руками построенные стены…
Улыбаюсь продавщице, протягивающей мне сдачу, и вспоминаю, всё ли я купила. Фрукты! Деду же нужны витамины. Иду в другой конец магазина, и рука сама собой тянется к апельсинам. Солнце на моей ладони – вот так просто. Снова улыбаюсь. Кладу шесть штук в пакет, поднимаю глаза в поисках весов и… замечаю тебя. Сердце ухает куда-то вниз, дыхание перехватывает, ты оборачиваешься – и по телу расползается противное, вязкое разочарование. Даже и не похож, всего лишь одного роста и в таком же костюме. Лишь теперь замечаю пустой пакет в моих руках и рассыпанные по полу апельсины.
— Нет, дедуль, я, правда, не голодная. Попозже поем.
Закрываю дверь своей комнаты, забиваюсь в угол дивана. Вспоминаю контраст между ощущениями, сменившими друг друга всего за несколько мгновений. Разочарование медленно растворилось, оставив после себя глухую тоску. Как же мне хочется его увидеть. На минутку, безо всяких разговоров и объяснений. Просто смотреть на него, и чтобы он смотрел на меня. Мне просто хочется знать, что он есть. Пусть со Светочкой, пусть не любящий меня, но есть. Иначе, какой смысл в мире, где его не существует?
А ведь наши дороги окончательно разошлись. Теперь нельзя даже случайно столкнуться в школьном коридоре или на крыльце. А что, если… я его никогда больше не увижу? Становится страшно. Какое ужасное слово – никогда. Никогда не видеть, никогда больше не надеяться, никогда не быть вместе… Целая Никогда-Вселенная…
В груди что-то рвется, разрывая, словно когтями, сердце, легкие, сгибаюсь пополам, закусываю губы. На глаза наворачиваются слёзы, лицо искривляет гримаса, делаю судорожный вдох, и… ничего. Нечто с когтями успокаивается, слезы высыхают, так и не пролившись, а я продолжаю лежать, обхватив руками колени. Вот такая вот ирония. Оказывается, я могу улыбаться и не могу плакать.
После двух дней апатии я нашла выход. Я заключила сделку сама с собой. Сама себя обманула. Я не смогу жить в этой Никогда-Вселенной, поэтому я буду ждать. Буду ждать и надеяться, что однажды ты придёшь. Сам вернёшься в мою жизнь, чтобы остаться, навсегда или лишь на мгновение – неважно. А может, я буду ждать того дня, когда боль без тебя станет настолько невыносимой, что, растоптав остатки своей гордости, я пойду умолять тебя существовать.
На самом-то деле я знаю, что этого не будет, но это хитрая уступка. Надежда будет давать мне силы, а силы пригодятся для того, чтобы жить дальше. Главный мой союзник – время. Оно затянет раны, успокоит сердце и заберет с собой воспоминания. А те, что останутся, будут не опаснее негативов старых фотографий, запрятанных в шкаф. Пройдёт время, я ещё не знаю, сколько, но однажды я оглянусь вокруг себя и пойму, что всё прошло. И тогда я перестану тебя ждать, а пока… пока я жду. Тебя или свихнувшуюся себя.
Как быстро робкая надежда превращается в уверенность. Это же так очевидно. Конечно же, ты придёшь. Завоешь на Луну от тоски и Уткинских сырников, не сможешь меня забыть, в конце концов. Позволяю себе тонуть в воспоминаниях. Разве можно забыть человека, на которого так смотрел? Сильнее желания увидеть его только одно – желание прикоснуться к нему. Обнять, прижаться крепко-крепко или просто, смотря в его глаза, слегка провести пальцами по его губам. Я настолько ярко могу представить это, что твой приход становится чем-то очевидным и само собой разумеющимся. Охватывающее меня возбуждение не даёт сидеть на месте, я подбегаю к окну и начинаю искать тебя глазами. Ну же, пожалуйста. Пожалуйста…
Нет, всё правильно, не сегодня. А как ты хотела, Кулёмина – получить всё и сразу? Наберись терпения.
Вздрагиваю от телефонных звонков, всё чаще вдруг обнаруживаю себя, уткнувшуюся лбом в оконное стекло, и, по-моему, знаю расположение предметов в моём дворе наизусть. Я становлюсь параноиком…
Каждый день наполнен кусочками маленьких разочарований: от не твоих шагов по лестнице, от не твоей второй чашки рядом с дедовой на кухне, от не тебя, открывающего мою подъездную дверь с другой стороны одновременно со мной. С каждым таким разочарованием что-то во мне умирает. Оживает, встает, отряхивается, оглядывается по сторонам и снова умирает. Я, кажется, перехитрила саму себя. Разве можно жить, каждый день умирая и воскресая?
Чувствую громадное желание подойти к окну, нет уж – к черту! Хватаю телефон, наушники.
— Дед, я гулять!
Оказавшись на улице, делаю несколько глубоких вдохов, свежий воздух заполняет легкие. Не выдерживаю, оглядываю мельком двор, обрываю саму себя и ухожу. Снова, как в день выпускного, иду, куда ведут ноги, только теперь все мысли заглушает музыка.
Я теперь делаю так каждый раз. Подкатил комок к горлу – вниз по лестнице, несколько глубоких вдохов, одеть наушники, нажать кнопку включения радио и шагать. Оглядывание двора как-то само собой исчезло из этого списка.
Мне не хватает репетиций. Анька с семьёй отправилась в какой-то санаторий – создают благополучную атмосферу для будущего пополнения – и как-то само собой решилось, что до её возвращения репетиций не будет: Женька всё время проводит либо с Платоном (рядом с этой парочкой всё время хочется запустить в них чем-нибудь тяжелым, ограничиваюсь тем, что закатываю глаза и поджимаю губы), либо с матерью; Наташка вдруг подозрительно рьяно увлеклась фотографией; а Нютка не может думать ни о чём, кроме отпущенного на поруки Белуты, которому не понятно пока, что светит вероятнее: то ли тюрьма, то ли армия. Лерка уехала обратно в Англию.
Так что как-то само получилось, что общаюсь я сейчас чаще с Гуцулом и Зеленовой. Усмехаюсь, старые привычки трудно изживать. С Гуцулом и Полиной. Они, в отличие от Женьки с Платоном, сама деликатность. При мне почти пионерские расстояния и минимум разговоров о предстоящей свадьбе и совместной жизни. Иногда они забываются, и я потом ловлю на себе их виноватые взгляды. Только в них даже в такие моменты не хочется чем-то запустить или закатывать глаза. Хочется лишь закусить губы до крови, убежать и забиться в самый дальний уголок земного шара, туда, где от такого искреннего чужого счастья я не буду исходить черной завистью, ненавидя за это сама себя…
— А уже можно определить пол? Мы бы хотели заранее знать, чтобы подготовить детскую.
Не знаю, где большее чудо: нечто непонятное черно-белое на экране или Полина с ещё едва заметным животом, крепко сжимающая мне руку. Гуцул, как будущий глава семейства, подрабатывает то ли на двух, то ли на трёх работах, Лебедева укатила отдыхать за границу, и последние пару недель я то ли моральная поддержка, то ли подруга, то ли и то, и другое сразу.
— Лен, ну ты чего, это мне положено разводить нюни.
— А?
— Всё хорошо?
Понимаю, наконец, о чём она, с улыбкой запрокидываю голову и позволяю слезам скатиться по щекам, оставляя за собой две ровные мокрые дорожки.
— Хорошо, Полинка, ты даже представить не можешь, как хорошо!
И кто кому из нас больше был нужен всё это время? Начинаю догадываться, что она – мне.
Репетиция больше похожа на палату психбольницы. И по количеству народа (прямо акция: с каждой Ранетки по зрителю), и по атмосфере – слишком много эмоций после долгого перерыва. Зато теперь всем понятен интерес Наташи к фотографии, интерес зовут Костя, и, как я вижу, Полинка уже уговорила его быть фотографом на их с Игорем свадьбе. Радуюсь за Наташку.
Женька громко возмущается, что ей никогда не дают писать тексты, и в шутку на ходу что-то сочиняет. Получается настолько бредовым, что всем нравится, и Наташка тут же подбирает музыку. Впервые за долгое время я смеюсь от всей души. В итоге, репетиция срывается от нашего хохота, и прибежавшая на шум Женькина мама на свой вопрос «что случилось?» получает невнятное мычание, Женькин полу-стон «омлет» и новый приступ смеха.
Осень приносит с собой новые впечатления, новых людей и новые песни. Пары, репетиции, снова пары, снова репетиции. Концерты в кафе. Дед пишет новый роман, видимся редко и за это время стараемся успеть рассказать друг другу обо всех новых впечатлениях. Ввёл нового персонажа – завтра первый концерт после выпускного; не удаётся сюжетная линия – свадьба была великолепна: счастливая, хоть и очень бледная Полина и жутко гордый Игорь; родители звонили, передавали привет – Стёпку проводили в армию; Степнов теперь живёт в другом городе – я вчера была на свидании…
Обхожу уже третий магазин, чувствуя себя полной дурой. Неужели в Москве невозможно найти банку консервированных ананасов кружочками? Нет, спасибо, не ломтиками, а именно кружочками. Нет, к сожалению, обычный ананас тоже не подойдёт – беременные очень вредные существа, знаете ли. Раздумываю, сколько магазинов нужно для того, чтобы прийти без искомого продукта, но с чистой совестью. Совесть утверждает, что, как минимум, ещё один. Не успеваю отойти и на шаг от дверей, как приходит смс. Не слишком ли рано для поздравлений?
Пробегаю глазами по цифрам незнакомого номера, читаю несколько строк сообщения. Голова начинает кружиться, опираюсь на дверь позади себя. «Желаю тебе в Новом году найти своё счастье». Подписи нет, а я почти физически ощущаю в своей руке не корпус телефона, а маленькую открытку с похожими словами и твоим именем. Не могу пошевелиться и снова забываю, как дышать. Ровно на две минуты и двадцать шесть секунд. До прихода второго сообщения с этого же номера.
«Точно не передумала насчет вечера? Я ещё успеваю за тобой заехать».
Черт бы побрал людей, считающих, что совсем не обязательно подписываться в сообщениях, меняя сим-ку. Хочется зашвырнуть телефон в ближайший сугроб. Нет, не передумала, Новый год я встречаю с семейством Гуцуловых, вот только достану эти долбанные ананасы!
Выяснить фруктовый вопрос в следующем магазине мне так и не удалось. Беременные очень вредные существа: утром им очень хочется ананасов кружочками, а спустя два часа они вдруг решают начать рожать. Наворачиваю очередной круг вдоль больничного коридора. Эмилия Карповна, конечно, не была в восторге от всего происходящего с подававшей большие надежды внучкой, и не то чтобы она принимала активное участие в жизни новоиспеченной семьи, но и допустить, чтобы её правнук родился, где попало, она не смогла. Так что клиника больше похожа на пятизвездочный отель. Мамы-бабушки капают корвалол, папы-дедушки предпочитают ассортимент покрепче, и все ахи-вздохи происходят в специально отведённой комнате для посетителей. Я там выдержала десять минут, Игорь и того меньше.
Вообще Гуцул крайне рвался в родовую. Нервно хихикаю. Там он тоже не продержался десяти минут, и был выведен под белы рученьки с просьбами «не нервировать роженицу». И вот уже почти восемь часов мы нервируем друг друга.
Я стою на табуретке рядом с ёлкой и рассказываю стихотворение. Я очень стараюсь, потому что хорошо себя вела в этом году и хочу получить свой подарок. А вдруг собьюсь? Страшно так, что мгновенно пересыхает горло. Разглаживаю вспотевшими ладонями складки на юбке, откашливаюсь и продолжаю.
О, чудо! Мне удалось! С ликованием протягиваю руки к Деду Морозу. У него в руках коробка, он протягивает её мне. Дрожащими руками срываю ленты, рву обертку – внутри кукла. Самая красивая в мире кукла-младенец. Вдруг кукла оживает, и у меня на руках оказывается ребёнок. Он плачет, и мне становится страшно.
— Это не мой подарок! Это ведь не мой подарок!
— Не твой, — легко соглашается Дед Мороз, гладя меня по волосам.
Ребёнка на моих руках уже нет.
— А где же мой? — спрашиваю я Деда Мороза с пронзительными голубыми глазами. Глаза кажутся такими знакомыми-знакомыми, но я не могу вспомнить, откуда. Он молчит, продолжая гладить меня по голове. Прижимаюсь к нему и плачу от обиды, я ведь рассказала то стихотворение…
— Кулёмина, просыпайся уже, у меня сын родился!
С трудом разлепляю веки, свет режет глаза. Какой Дед Мороз? Какой подарок? Какой сын?..
Пытаюсь разобраться в реальности: так, Дед Мороз – сон, сын – не сон. Наконец до меня доходит, где я. Напротив меня, на корточках, сидит абсолютно счастливый Гуцул. Расплываюсь в улыбке. Открываю рот, чтобы поздравить его, и вдруг понимаю, что чья-то рука по-прежнему гладит меня по волосам. Однако, какой реальный сон.
— Так, ладно, я к Полине, жду тебя, — Игорь бегом убегает в конец коридора, на ходу оглядываясь.
Помимо чужой руки сбоку обнаруживается ещё что-то большое и тёплое. Э… Последствия стресса? Галлюцинации от злоупотребления кофе и успокоительными? Что ж, может, если на него посмотреть, он исчезнет? Кулёмина, ну подумаешь, одна маленькая (ну или не совсем маленькая) галлюцинация. С опаской оборачиваюсь. Ну, точно. Глюк. На диване рядом со мной сидит Степнов.
А ну и пусть. Может переутомившаяся девушка позволить себе одну совершенно безвредную галлюцинацию? Может.
Прижимаюсь к нему и вежливо уточняю, сколько обычно длятся такие глюки?
— Ленка, вы с дедом чего, оба с катушек слетели? Один мне на пороге «ой, Витя, а Лена в роддоме», я пока дознался, что к чему, думал, поседею. Ты тут про какие-то глюки бормочешь.
Ух ты, и голос похож. Качественный глюк. Решаю наглеть, пересаживаюсь к нему на колени, взъерошиваю волосы.
— Ты – глюк, потому что на самом деле настоящий ты ещё летом женился на Светочке, и вы переехали в другой город.
— И всё?
Задумываюсь, киваю. Беру его лицо в ладони и покрываю лёгкими поцелуями.
— А если я не женился на Светочке?
— Если бы не женился, ты бы пришёл. Я знаю, я ждала.
— А если я бы всё-таки уехал, но один, без Светочки?
— Зачем тебе куда-то уезжать одному?
Галлюцинация Степнова смотрит на меня подозрительно тоскливым взглядом. Начинаю чувствовать подвох…
— Я пытался тебя отпустить, Лена, я всего лишь пытался тебя отпустить…
Резко отпрыгиваю от него, внутри закипает ярость. Рассеиваю последние сомнения, залепив ему звонкую пощечину. Рука горит, и на его щеке отпечатывается след моей ладони. Вполне реальный мой бывший физрук, не соизволивший произнести ни единого слова при нашей последней встрече. Распаляюсь ещё сильнее.
— Так значит, пытался отпустить! Великолепно! А что теперь? Попытка отпустить не удалась, и ты решил попытаться вернуть? А меня ты мог хотя бы раз спросить? Не думать, а всего лишь спросить, чего хочу я?
На мои крики начинает сбегаться народ, а я всё не могу остановиться. Как он мог просто так взять и уйти, а сейчас вернуться, как ни в чём не бывало?
Виктор подходит ко мне, перехватывает руки, крепко прижимает к себе. Пытаюсь вырваться или хотя бы ударить его побольнее. Всхлипываю.
— Ш-ш… Заслужил, заслужил. И это заслужил, и много чего похуже заслужил. Думал, как лучше делаю, а сделал для всех только хуже. И тебе хуже, и себе. Не могу я отпустить тебя, и никогда уже не смогу.
Расслабляюсь, обхватываю его за спину, продолжаю всхлипывать. Постепенно успокаиваюсь. Поднимаю на него заплаканное лицо.
— Так значит, больше никаких Светочек?
— Ни за что и никогда, — осторожно пальцами вытирает мои слёзы.
— Смотри у меня, — пытаюсь сделать грозное лицо, вместо этого лишь улыбаюсь. Беру за руку и тяну за собой.
— У меня где-то тут крестник родился, пойдём, что ли, познакомлю...
Моя любимая из Псов, конечно 
